О скромном плагиате и о развязанной халтуре

Леонид Андреевич Черняк, живущий в Киеве на Пироговской улице, — это ли­тератор. Улики налицо. За его подписью напечатан в журнале «Всемирный Сле­допыт» (1929 г. № 1) рассказ «Предки». Леонид Черняк — даже не лишенный та­ланта литератор. Его рассказ прошел через конкурс и был удостоен премии в размере 150 руб. На конкурсе рассказ фигурировал под девизом:

«И если б даже в самом деле

На ложном я стоял пути,

Но этот путь, однако, с честью

Я до конца хочу пройти».

Не совсем понятно было, почему автор так упорствует в желании до конца идти по ложному пути. По вскрытии конверта оказалось, что автора зовут Черняк. Он получил премию, славу и некоторую известность.

Теперь уже известно, куда ведет лож­ный путь Леонида Черняка. Через скамью подсудимых он ведет в Допр. и исправдом. Леонид Черняк — мошен­ник и плагиатор. Его литературное творчество выразилось только в том, что под рассказом покойного литерато­ра Соломина, напечатанном в журнале «Аргус» в 1913 г., он поставил свое имя.

Газета «Вечерний Киев», откуда за­имствовано мной сообщение о Черняке, полагает, что Черняк с честью пройдет до конца избранный им «ложный путь». Не знаю, что скажет он на суде в свою защиту. Но погубила его, собственно, только его простота, его полное незна­комство с литературными нравами. Он дословно, не меняя ни слова, переписал рассказ другого писателя. Это воровство, плагиат. За это он будет осужден, покрыт вечным презрением, навсегда от­вергнут от литературы. Но если бы он изменил фамилии действующих в рас­сказе лиц, если бы он дал рассказу другое заглавие, если бы он переделал отдельные фразы, если бы, например, вместо слов «затрубила труба», написал «прозвучала фанфара», то был бы он не мошенником и плагиатором, а только литератором-халтурщиком, и никакому уголовному суду он не подлежал бы, и самое большое, ругнули бы его в газете, и он сам ругал бы ругателей своих, и был бы он только развязным человеком, и попробовали бы вы отнять у него его премию и право на славу?

Черняк совершил плагиат. Это несо­мненно. Но я не сказал бы: «наглый пла­гиат». Я сказал бы — скромный плаги­ат, даже честный плагиат. Он совершил плагиат, подкупающий своей безыскусственностью и простотой. Сравнить только с этим немудреным человеком ино­го развязного халтурщика...

О развязной халтуре очень хорошо писал недавно О. Мандельштам в одной, из центральных наших газет. Статья его «Потоки халтуры» обратила на себя внимание и вызвала некоторую полемику. Собственно, ничего нового или спор­ного в статье Мандельштама не было. Но очень уж горячо написал, с неподдельным негодованием, с глубокой горечью, с пламенным пафосом. Все мы знаем, что нехорошая это, постыдная вещь халтура, и написано об этом уж немало, так что трудно было бы найти свежие слога. А Мандельштам нашел. Вот, например, о редакторах-халтурщиках:

«Рукопись в их руках делается не узнаваемой. Вы думаете, они сверяют с подлинником, приближают текст к нему? Ничего подобного! Редактор в сущности не редактирует, а дезинфицирует перевод, он стрижет его под элементарную грамотность... В по­длинник он при этом заглядывает только тогда, когда натыкается на явный абсурд...».

Это верно, но это не новость. К этому привыкли. На это равнодушно махнули рукой, примирились с этим, как с неиз­бежным злом. Но Мандельштам не желает мириться. Он громит это наше преступное равнодушие к халтуре. И вот какими словами он взволновал читателя:

«За отравление колодцев, за порчу и загрязнение канализации или водопровода, за дурное состояние кот­лов в общественных кухнях отдают под суд. Но за безобразное, возмути­тельное состояние мастерских, в которых изготовляется для нашего чита­теля мировая литература...— за это не­слыханное вредительство до сих пор никто не отвечает, оно сходит безна­казанно, оно — будничное явление Об этом нужно кричать в рупоры на всех перекрестках!». Верно это, совершению верно. И как не поблагодарить 0. Мандельштама, который с таким молодым пылом, с таким горячим негодованием кричит в рупоры на всех перекрестках о бессовестной халтуре? И как не прийти ему на по­мощь?

Придем же на помощь и привлечем к ответу первого халтурщика-редактора и переводчика, который попадется нам на глаза. Возьмем его за шиворот, этого отравителя литературных колодцев, за­грязнителя общественных уборных, и представим его самому О. Мандельшта­му на суд и на расправу. И что же с ним сделает О. Мандельштам — это и пред­ставить себе трудно!

Вот он первый, который попался. О нем писал известный писатель А. Горнфельд в «Красной Газете» месяца четы­ре назад. Этот редактор, взял перево­ды «Тиль Уленшпигеля», принадлежа­щие Горнфельду и Карякину, и, не ука­зывая источника, «обработал» их под собственной маркой. Горнфельд пишет:

«Редактора не смущает то, что из механического соединения двух раз­ных переводов с их разным стилем, разным подходом, разным словарем могла получиться лишь мешанина, негодная для передачи большого и своеобразного писателя. Французского подлинника редактор не видел. По­этому он обрабатывал чужие переводы отчасти по вольной догадке, отчасти посредством вдохновенного  комбинирования двух различных текстов. Для начала взят мой перевод. Редактирует его редактор способом нехитрым. Ес­ли у Горнфельда сказано «затрубила труба», то редактор исправляет «про­звучала фанфара»... Хочу ли я ска­зать, что из поправок нет ни одной неприемлемой? Конечно, нет: редак­тор опытный писатель. Но когда, бро­дя по толчку, я вижу хотя в пере­деланном виде пальто, вчера унесен­ное из моей прихожей, я в праве зая­вить: «А ведь пальто-то краденое». Дальше Горнфельд презабавно рас­сказывает, как редактор переделывал пальто Горнфельда и Карякина в тех случаях, когда между этими переводчи­ками происходили разногласия. У Горн­фельда, например, переведено «чулки», у Карякина по ошибке «юбки». Редак­тор, не зная кому довериться, согласо­вал: «торчащие крахмальные чепцы». У Горнфельда оказано в одном месте о раздвоенных ногах дьявола. А Карякин это ошибке перешел «мохнатые ноги». Редактор из двух краденых пальто сшил превосходную накидку: «мохна­тые с раздвоенными копытами». Таких примеров Горнфельд приводит великое множество, и все они убедительно до­казывают, что редактор поступал имен­но «по тому рецепту, который заклеймил со всей мощью своего пера 0. Мандель­штам. На суд же этого редактора! На скамью подсудимых его. Пусть будет он первой жертвой грозной статьи Ман­дельштама.

Назовите суду ваше имя, — грозно скажет судья 0. Мандельштам.

— О. Мандельштам, — смиренно ска­жет подсудимый.

— Признаете ли вы себя виновным, — скажет свирепо судья О. Мандельштам, — в том, что усмотрев в прихожей Горнфельда и Карякина, висящие там пере­водческие пальто, сняли их и передела­ли по способу развязной халтуры, на­дели на себя и выдаете за свое паль­то?!

— Фактов не смею отрицать. — смиренно скажет подсудимый О. Мандель­штам. Однако, по этому поводу ужасно негодую.

— Что вы можете сказать в свою за­щиту, О. Мандельштам? — скажет О. Ман­дельштам-судья.

И встав в лозу адвоката, О. Ман­дельштам-подсудимый, прочтет с чувством не принадлежащие ему стихи: «И если б даже в самом деле На ложном я стоял пути, Но этот путь, однако, с честью Я до конца хочу пройти»... Со своей стороны, и мы пожелаем О. Мандельштаму счастливого пути...

Д. Заславский.